Поцелуй смерти [Litres] - Лорел Гамильтон

Шартрезовые глаза мигнули, глядя на меня. У большинства кошек цвета глаз разделяет четкая демаркационная линия, как вот у Синрика два оттенка синего. Но леопардовые глаза Мики более «человеческие»: зелень и золото переливаются, сменяя друг друга в зависимости от того, какой близок к его лицу, к его настроению. Так бывает скорее у людей с серо-зелеными глазами, чем у кошек. Сейчас его глаза стали зелеными-зелеными, но это была сочная оливковая зелень с подложкой из золота, как у сверкающих на солнце листьев.

Натэниел шевельнулся, устраиваясь рядом с Микой поудобнее – и вот уже я смотрю на моего второго вкусного мальчика. Волосы он так и оставил в длинной змееподобной косе, потому что хотя можно заниматься сексом, распустив волосы, они наматываются на всякие предметы вроде частей тела, и кто-нибудь вечно запутается в них коленом, рукой, задницей или всем сразу в разгар движений, так что Натэниел решил по крайней мере в начале секса держать волосы заплетенными. Иногда смысл был в том, чтобы играть с его волосами, а потом он их расплетал, но чтобы спать или заниматься сексом как следует, лучше, чтобы все это каштановое великолепие не слишком обволакивало. Еще Натэниел любит связывание волосами, что меня несколько озадачивает, потому что у меня таких наклонностей нет, но есть у него, а иногда хороший секс не в том, чтобы понять закидоны партнера, а в том, чтобы им пойти навстречу.

Он лежал на животе, и я видела весь его длинный обнаженный контур от широких плеч и дальше, сходящаяся линия торса к талии, подъем зада, тугого, круглого, сочного, выпуклость бедер, мышцы икр, ступни, наполовину засунутые под одеяло в ногах кровати. Он часто так делал – засовывал ноги под одеяло, все остальное оставив снаружи. Я спросила его как-то, зачем, а он ответил, что сам не знает, но ему нравится. Вроде бы ответ достаточный.

Большие лавандовые глаза мигнули, глядя на меня, и на лице появилась та самая улыбка. Отчасти лукавая, отчасти счастливая, но вся пропитана сексом. У меня дыхание перехватило, и внизу в теле сжалось так, что губы задрожали, когда я наконец вспомнила, что надо дышать.

Видеть этих двоих у себя в постели, знать, что в любой момент могу тронуть любого из них где хочу, а хочу практически всюду, – от этого я была счастливее, чем могу выразить.

– Что у тебя на лице такое? – спросил Мика, чуть улыбаясь.

– А это я просто довольна.

Он улыбнулся шире, наклонил голову, глаза стали почти смущенными, но когда он снова поднял глаза, видно было, что в глубине души он себе цену знает. Так и не понимаю, то ли это смущение – давняя привычка, то ли смущенный вид всегда перемежался с этим темным, почти хищным взглядом – и я сейчас не о его звере говорю. Такой взгляд, такое выражение лица бывает у мужчин.

Натэниел улыбнулся нам обоим счастливой улыбкой собственника. Там, где дело касалось секса или его осознания собственной красоты застенчивость покидала его совершенно. Проблемой его, когда он появился в моей жизни, было то, что ценили в нем только это. Я была первая, кто научилась любить его независимо от секса. Такое с ним было впервые: то, что Мика и я любим его за другое, а то, что он непревзойден в постели, было лишь кремом на торте, но не его основой. Хотя крем этот безумно вкусен, и, честно говоря, если на торте нет крема, что в нем толку тогда?

– Ты слишком парадно одета, – сказал он.

Я посмотрела на спальную футболку, доходящую почти до колен. На ней были изображены рождественские пингвины, и вид не самый получался заманчивый, но у меня нет здесь халата, который выглядел бы не как нижнее белье, а когда у нас тут живут Джина, Зик и младенец Шанс, длинная футболка кажется более подходящим нарядом для похода в ванную, нежели короткий красный халатик, висящий за дверью.

– Мне нужен халат, который не травмировал бы психику ребенка, – сказала я, глядя на катающихся на коньках пингвинов.

– Нам нужна другая ванная, – сказал Мика.

– Мне нравится идея главной ванной отдельно от главной спальни, – заметил Натэниел.

– Мы же об этом говорили. Если так сделать, у нас не будет спальни, пока тут будут перестраивать.

– Можем жить у Жан-Клода, а тут пусть останутся Джина и Зик, чтобы Шанс получал нужное ему солнце, а заодно за работами присмотрят.

Я нахмурилась:

– У тебя уже все продумано.

– Ага, – улыбнулся он.

Не знаю, что бы я на это ответила, потому что Мика напомнил:

– Ты все еще слишком одета.

Я посмотрела, все еще хмурясь, на него, и улыбнулась потом:

– У меня хотя бы ноги видны, а вот ты под одеялом.

– Вы оба слишком закрыты, – сказал Натэниел. – Я один тут голый.

Иллюстрируя свои слова, он встал на колени, и стало видно то, чего никогда не видела ни одна посетительница «Запретного плода». Пополз ко мне, по дороге прихватив в горсть простыню и сдернув ее с Мики. Перегнулся через изножье кровати, сгреб меня одной рукой за талию, поднял, подхватив другой рукой вокруг бедер, перевалил и то ли бросил, то ли выпустил меня на кровать, так что я оказалась между ними двумя. Мы все рассмеялись, а рука Натэниела полезла под футболку. Снаружи по бедру, боку, талии, медленно подвигаясь выше. Когда его рука погладила мне грудь, я уже не смеялась, но улыбалась, да и он тоже.

Мика лег с другой стороны от меня, и его рука прошла вверх по другому моему боку, повторяя движения Натэниела, и у каждого из них оказалась на попечении одна грудь, и улыбки стали пропадать, сменяясь чем-то более серьезным, но столь же приятным.

Мика взялся за футболку, стал снимать ее с меня, и настала очередь Натэниела повторять за ним. Я приподняла зад, чтобы они высвободили футболку и в конце концов сняли ее с меня через голову. Мика бросил ее на пол, посмотрел на меня сверху.

– Так оно лучше, – сказал он, и голос его прозвучал ниже, не от его леопардовой сути, а просто как у любого самца.

Вдруг я оказалась голой, лежала и смотрела на них обоих, а они на меня – зелено-золотые глаза и лавандовые. И в каждой паре глаз нарастала темнота, тот взгляд, что бывал у всех мужчин, с которыми случалось бывать мне. Этот взгляд уверенности в тебе, в том, что ты не откажешь и ты принадлежишь ему. Пусть не навсегда, пусть не исключительно, но ему, как бы там ни было, потому что даже в самом послушном мужчине есть нечто первобытное, что тянет его владеть тобой, даже если это всего на ночь, на час, на миг. У женщин свои варианты этого взгляда, может быть, но я в такие моменты у зеркала не оказывалась, а мой весьма ограниченный опыт с женщинами такого взгляда у них в глазах не показывал. Я не говорю, что его нет – просто я лично его не видела.